С незапамятных времен люди придумывали утопии, то есть идеальные формы общества и культуры, в которых зло, от которого страдает человек, было если не изгнано навсегда, то, по крайней мере, ограничено до приемлемого уровня. Места и виды социальной организации, где плач и боль, зло и несправедливость были бы сведены к минимуму и где можно было бы положить конец смерти. Эти утопии часто не шли за рамки письменных проектов («Утопия» Томаса Мора – самая знаменитая, но есть много других: «Республика» Платона, «Город Солнца» Кампанеллы и другие); в некоторых случаях они были опробованы на практике на различных основаниях: религиозных (Флоренция при Савонароле или Женева при Кальвине) или претендующих на научность (марксистская утопия).
Трудно оценить воображаемые вещи, но, похоже, существует консенсус в отношении того, что попытки реализовать эти идеальные государства практически всегда приносили больше вреда, чем те, которые они намеревались исправить. Страсти, желания, непредсказуемая свобода человека в конечном итоге заставили утопистов пренебречь какой-то частью человечества, которому они намеревались служить, посягнуть на человеческую природу в прокрустовом ложе своих утопических стремлений. Короче говоря, чтобы исправить зло, нужно произвести столько зла, что, в конце концов, лекарство часто оказывается хуже болезни.
Не является ли видение «Нового Иерусалима» еще одной версией тех кровавых утопий? В тексте Откровенияпоощряется неутолимая тоска человека по миру без зла, без боли, без смерти. Но здесь речь идет не о мечте, которая стоит спиной к реальности конкретного человека и, следовательно, отказывается смотреть в лицо на реальное зло нашего мира. И дело в том, что уже в тексте Откровениябросается в глаза большое отличие от утопий: речь здесь не идет о строительстве Вавилонской башни, с помощью которой человек своими силами покоряет небеса, результатом чего всегда является «смешение языков», невозможность найти общий язык, и, соответственно, конфронтация и разобщение; здесь же речь идет о том, что новый Иерусалим «спускается с небес». Это не человек, который становится Богом, но Бог, который становится человеком и приходит посетить нас. Вот почему ключ к пониманию видения нового Иерусалима находится в Евангелии, которое мы прочитали в это пятое пасхальное воскресенье.
Это немного странное Евангелие в контексте пасхального пути, по которому мы только что прошли. Напомним, что речь шла о том, чтобы открыть для себя те места, где можно было «увидеть» Господа глазами веры: община учеников, Евхаристия, пастыри. На этой неделе мы говорим о фундаментальном центре (если не о самом фундаментальном) христианской веры: заповеди любви. Это так: эти места присутствия Воскресшего проливают свет на тайну любви, которую Бог питает к нам, и их смысл сделать возможным для нас, людей, жить той же любовью. Но «любовь», о которой здесь идет речь, не имеет ничего романтического, это не чувство всеобщей симпатии, и она не адресована только тем, кто нам «нравится», кто состоит в нашей партии или думает так же, как мы… На самом деле, Евангелие с его первых слов возвращает нас в прошлое к моментам, предшествующим Страстям Христовым: «Когда Иуда вышел из горницы». Хотя здесь это не цитируется, в том тексте говорится, что «была ночь». То есть мы возвращаемся из света во тьму. И сделано это, я думаю, именно для того, чтобы напомнить нам, что здесь мы говорим не о красивой, но нереальной утопии, к тому же, конечно, опасной.
Любовь, о которой здесь идет речь, смотрит в лицо злу, не уклоняется от встречи с ним, не создает «санитарных кордонов» против его потенциальных носителей (кто не является носителем?!). Бог смотрит на реального человека со всеми его страданиями и принимает их на себя, делает своими, переживает их. Любовь, о которой здесь идет речь, не романтична, не утопична и не замкнута в небольшой сектантской группе, сформированной на основе исключения «нечистых»; напротив, она тверда, реалистична, трудна: это позиция того, кто готов отдать свою жизнь на благо других, в которых он видит своих братьев. Кто способен на такую любовь? Есть только один ответ: Иисус. Любовь, которую он велит нам иметь друг к другу, – это любовь, которую Он дарит нам: «Да любите друг друга, как я возлюбил вас». Любовь, которая видит и принимает ограничения и которая поэтому воплощается в конкретном: любовь, которая терпит, все переносит, прощает, принимает, слушает, говорит правду, но без жесткости, любовь, которая всегда дает новый шанс. Это любовь изо дня в день, единственная, которая поддерживает нас в повседневной жизни, и у нее бывают моменты усталости, слабости, рутины, кризиса.
Свет Воскресшего дает нам силы любить и тогда, когда «уже ночь», то есть во время креста, без утопий, но с горизонтами надежды. Строительство нового Иерусалима началось, но он еще в пути. Его нужно насаждать той реалистичной и воплощенной любовью, которая, поскольку она не романтична, никого не исключает (даже враг является ее объектом), но открыта для всех: это вселенская любовь миссии Церкви, о которой мы говорим в первом чтении.
В эту пятую неделю Пасхи Слово Божье, концентрируясь на заповеди любви (сущности присутствия Воскресшего и движущей силе миссии), вводит два тесно связанных мотива: Святой Дух и предстоящее Вознесение Христа, знаменующее конец интенсивного периода явлений Воскресшего. Его окончание влечет за собой определенное ощущение ночи, но это не прекращение (конец утопии), а новая форма присутствия: любовь – это прежде всего не моральное усилие, а присутствие Святого Духа, Духа Иисуса в Церкви и в верующих. Это присутствие питает нашу христианскую жизнь и освещает те присутствия Воскресшего, которые мы созерцали в первые пасхальные недели.
Если в нашей жизни наступила ночь, мы должны знать, что свет Воскресшего Христа уже действует в нас благодаря Святому Духу, которого обещает нам Иисус. Даже если на дворе ночь, можно творить добро и реализовывать эту конкретную, реалистичную и воплощенную любовь, чтобы быть верными моментам света. Если, несмотря на наши слабости и недостатки, мы стараемся жить этой ранее данной любовью, то мы выполняем миссию Церкви, ибо по ней «узнают, что мы Его ученики». И если мы будем так поступать, то, каким бы слабым ни казалось нам наше свидетельство, мы будем продвигать ту «реалистическую утопию», которая уже действует в человеческой истории: новый Иерусалим, в котором Бог отрет слезы с наших глаз, и не будет больше ни смерти, ни плача, ни скорби, ни боли.
С незапамятных времен люди придумывали утопии, то есть идеальные формы общества и культуры, в которых зло, от которого страдает человек, было если не изгнано навсегда, то, по крайней мере, ограничено до приемлемого уровня. Места и виды социальной организации, где плач и боль, зло и несправедливость были бы сведены к минимуму и где можно было бы положить конец смерти. Эти утопии часто не шли за рамки письменных проектов («Утопия» Томаса Мора – самая знаменитая, но есть много других: «Республика» Платона, «Город Солнца» Кампанеллы и другие); в некоторых случаях они были опробованы на практике на различных основаниях: религиозных (Флоренция при Савонароле или Женева при Кальвине) или претендующих на научность (марксистская утопия).