Современный мир, исторический цикл которого, похоже, завершается в начале этого столетия, характеризуется утопизмом. Далекий от желания предварить Царство Божье на земле (что, возможно, было целью средневековых людей), современный человек стремился завоевать будущее своими собственными силами, основанными на научно-техническом прогрессе или на революционных действиях. Что характерно для утопического движения, так это туманная уверенность в том, что преследуемый идеал, по сути, недостижим. Недаром само слово «утопия», выбранное Томасом Мором для описания идеального общества, означает «нигде». Однако более или менее явное убеждение в том, что цель никогда не бывает полностью достижимой, не ослабляло завоевательского порыва, поскольку считалось (как на чисто теоретическом уровне выражался Кант), что утопическая идея создает «идеал», путеводный маяк, на который человечество идет бесконечно, но неуклонно.
Говорят, что мы находимся в переходном периоде, характеризующимся концом утопий. Великие утопические усилия человечества в конечном итоге натолкнулись на ограничения, присущие человеческому состоянию и миру, в котором мы живем. Идеал бесконечного научно-технического прогресса столкнулся с пределами, налагаемыми ресурсами Земли и экологическим равновесием, которое оказалось более хрупким, чем можно было ожидать. Не отказываясь от прогресса, мы понимаем, что он должен идти по путям, пролегающим в определенных границах. Нечто подобное произошло и в социальной сфере. Грандиозные социальные эксперименты, проводившиеся без учета традиций, ценностей, прав конкретных людей, привели к невыразимым ужасам и страданиям на протяжении всего двадцатого века, и отчасти мы до сих пор страдаем от многих их последствий и сегодня. То, что называется постмодернизмом, похоже на пробуждение от сна, который превратился в кошмар. Но искушение, которое угрожает нам сейчас, – это искушение исторического пессимизма: читать историю в исключительно негативном ключе, подчеркивая множество зол, которые нас окружают или угрожают нам, и окончательно лишать нас надежды. Или, если мы не отказываемся от надежды, мы можем понимать ее исключительно в «религиозном», индивидуальном, «частном» смысле (так многие, в том числе прогрессисты, хотят видеть жизнь в вере), в стороне и вне связи с историческими событиями, которые можно считать безвозвратно ушедшими, или полностью автономными в отношении веры.
Второе воскресенье Адвента, открывающее цикл об Иоанне Крестителе, дает нам ключи к открытию новых возможностей, которые хоть и видят негативные части мира и истории, дают нам основания для надежды, действующей и в этих частях, даже если эти возможности выходят за свои пределы.
Евангелист Лука помещает начало пророческого служения Иоанна в очень конкретную историческую структуру, для описания которой он не жалеет подробностей: там, в Риме, император Тиберий; его наместником в Иудее является Понтий Пилат; местные власти находятся в руках Ирода, его брата Филиппа и некоего Лисания; религиозная власть представлена Анной и Каиафой. На первый взгляд это простое историческое описание, обычная хроника, позволяющая увидеть во времени событие, которое действительно интересует евангелиста. Но на самом деле в этом описании есть общая оценка, которая ни в коем случае не является положительной. Тиберий, «печальнейший из людей» (Плиний Старший), отличался жестокостью и моральной испорченностью; в жестокости от него не отставал Понтий Пилат, и тем и другим отличался Ирод. Анна и Каиафа, связанные друг с другом семейными узами (Анна был тестем Каиафы), представляют религиозную власть, лишенную истинной веры (саддукеи не верили в воскресение) и основанную на союзах с политической властью (поскольку и тот и другой были назначены первосвященниками римской властью). Картина, нарисованная Лукой, не может быть более мрачной, равно как и более негативной с исторической точки зрения. Далекие и близкие политические силы, равно как и религиозная власть, призывают к чему угодно, но не к надежде. Неудивительно, что все эти персонажи так или иначе причастны к смерти Иисуса на кресте, на что, скорее всего, и указывает Лука.
Однако Евангелист призывает нас не к отчаянию. Напротив, в эту мрачную обстановку сверху проникает луч света: «Был глагол Божий». Силы этого мира, какими бы негативными или злыми они ни были, не могут подавить Слово Божье или ограничить нашу суверенную свободу. Если эти силы отвернутся от Бога и его замыслов, Бог найдет другие пути, с помощью которых он сможет добраться до людей. Слово Божье пришло к Иоанну, обычному человеку, а не к одному из тех, кого история видимым образом назначила совершать великие дела, к сыну пожилого священника низшего ранга. Это Слово пришло не в Рим, великую столицу, и не в Иерусалим, в котором находится храм…, а прозвучало «в пустыне». Пустыня – это место избрания и испытания, место, где Израиль сформировался как народ, принял завет и услышал обетования. В Евангелии от Иоанна в пустыне Бог обновляет религиозный опыт Израиля и начинает предупреждать об исполнении данных обетований. Знаки, предвещающие это исполнение, меняют настроение, и тем, кто жил в скорби и прострации, предлагается встать и облечься в радость. Об этом напоминает нам пророк Варух.
Божьи обетования – это не далекая утопия, которая не исполнится, не просто «идеал», которому никогда не суждено сбыться. Напротив, их реализация возможна, потому что инициатива исходит от самого Бога. Его Слово врывается в нашу историю. Оно ищет собеседников, которые примут его и передадут. Иоанн, на самом деле, не остается в пустыне – этой важной, но все же, – остановке в пути; пустыня и Слово побуждают отправиться дальше и передать то, что Бог хочет сказать нам.
Мы можем попытаться перенести исторические обстоятельства Иоанна на наши собственные. Опыт и служение Иоанна говорят нам о том, что и сегодня, в разгар исторических событий, которые часто вызывают пессимизм, необходимо быть внимательным к вмешательствам Бога в историю. Бог продолжает говорить, и чтобы услышать Его Слово, нам необходим опят пустыни: уметь уйти от повседневного шума, открыть пространство для тишины и слушания, не дать себя обмануть ни ложными обещаниями спасения, ни внешними обстоятельствами, говорящими о том, что ничего хорошего от истории ожидать не следует. В пустыне мы переживаем то, что Бог говорит в мире и в истории, и для тех, кто живет в мире и в истории. И при этом Он говорит нам, что существуют новые, более высокие, невиданные ранее, возможности для одних только человеческих сил. В них есть своя ценность, и их нужно тренировать. Речь идет не о том, чтобы презирать усилия по приобретению знаний (философии, науки, техники) или по установлению свободы и справедливости. Презирать это – значит презирать дары, данные нам Богом. Но возлагать все на человеческую жизнь и притворяться, что мы спасаем себя одними только нашими силами, забывая об их источнике, – значит впадать в необоснованный утопизм и в новую форму идолопоклонства.
Разочарование постмодернизма можно понять как ситуацию, открывающую новые возможности для Слова Божьего. Но это слово, прорывающееся в наш мир сегодня, ищет собеседников, которые воспримут его и распространят. Слово – это всегда диалог и, следовательно, сотрудничество. Оно не образует сугубо индивидуальный или внутренний опыт, но устанавливает связи, открывает пространства общения и общества. Сам Иоанн не был затворником, вокруг него собирались ученики. Многие специалисты считают, что среди них был и сам Иисус. Павел также представляет нам сегодня свое служение как общее дело, в котором Бог, начавший в нас добрую работу (приглашение, диалог, провозглашение), Сам доведет ее до конца.
Это слово, которое сегодня тоже проникает в нашу жизнь через пророка Варуха, Павла и Иоанна Крестителя (через евангелиста Луку), приглашает нас прислушиваться и пророчествовать, быть реалистичными и надеющимися читателями истории, вмешиваться в нее силой этого Слова через личное и общественное обращение (у всех нас есть вещи, в которых мы должны измениться) и через взаимное прощение. Не тот пророк, кто провозглашает себя таковым, но тот, кто принимает вызов Слова Божьего, передает его бескомпромиссно, даже когда оно доставляет неудобства, позволяет этому Слову прояснить его взор, чтобы увидеть в нашей мучительной истории признаки присутствия Бога, и умеет вселять надежду, потому что его голос стал отголоском Слова, продолжающего приходить. Только таким образом, лично и в сообществе учеников (в Церкви) мы станем пророками примирения и прощения, изливаемыми Богом на нас. Так мы будем готовить пришествие Бога в смиренном человечестве Иисуса Христа, в котором божественность стала близкой и доступной, так что «узрит всякая плоть спасение Божие».
Современный мир, исторический цикл которого, похоже, завершается в начале этого столетия, характеризуется утопизмом. Далекий от желания предварить Царство Божье на земле (что, возможно, было целью средневековых людей), современный человек стремился завоевать будущее своими собственными силами, основанными на научно-техническом прогрессе или на революционных действиях. Что характерно для утопического движения, так это туманная уверенность в том, что преследуемый идеал, по сути, недостижим. Недаром само слово «утопия», выбранное Томасом Мором для описания идеального общества, означает «нигде». Однако более или менее явное убеждение в том, что цель никогда не бывает полностью достижимой, не ослабляло завоевательского порыва, поскольку считалось (как на чисто теоретическом уровне выражался Кант), что утопическая идея создает «идеал», путеводный маяк, на который человечество идет бесконечно, но неуклонно.