Проказа – страшная болезнь. Хотя сегодня известно, как ее предотвратить, и в случае заражения вылечить, ее разрушительное действие на организм не может не вызывать ужаса даже в наши дни, и уж тем более в те времена, когда против нее не было эффективных средств. Предписания книги Левит указывают на то, что в те времена под термином проказа, видимо, понимался широкий спектр кожных заболеваний и инфекций. Поэтому можно подумать, что помимо ужасной проказы, пожирающей плоть больного, имеются ввиду и другие, более легкие и временные состояния, которые можно было вылечить и тогда. В любом случае, здравый смысл предписывал изолировать больного от социальной группы; и эта маргинализация, кроме того, затрагивала и религиозное измерение: больной объявлялся нечистым; социальная изоляция сопровождалась своего рода отлучением от общины спасения, поскольку в древнем мышлении несчастье было связано с некоей виной, даже если это не было очевидно, и в том числе для совести предполагаемого виновного.
Действительно, болезнь всегда несет в себе элемент маргинализации. Даже о самых легких болезнях, таких как, мы иногда говорим, что «мы выпали из жизни». Болезнь изгоняет нас из нашей повседневной жизни, мешает нам заниматься привычными делами, превращает нас в слабых и зависимых существ, уменьшает поток нашей всегда хрупкой свободы.
Хотя сегодня почти никто уже не рассматривает болезни как проклятия или божественные наказания, ситуация с болезнью в целом служит для нас признаком и показателем человеческой слабости во всех ее формах: тот, кто ослаблен какой-либо причине, физически или морально, по собственной вине или по чужой, или по простой и несчастливой случайности, тот так или иначе оказывается в стороне, в ситуации зависимости, и ему, чтобы выжить, нужно просить, умолять.
Прокаженный в сегодняшнем Евангелии в совершенстве выражает эту ситуацию. Отверженный и нечистый, он падает ниц и на коленях просит исцеления у Того, Кто, как он думает, может это исцеление дать: «Если хочешь…». Иисус, как лаконично говорит Евангелист, «умилосердился над ним». Это должная реакция на чужое несчастье.
Русский философ Владимир Соловьев говорит, что жалость – это фундаментальное и естественное чувство, регулирующее отношения человека с ближними, но что это первичное чувство не является и не может быть удовольствием (т.е. наслаждением с), поскольку удовольствие иногда может быть морально плохим, и, кроме того, оно является целью и, следовательно, пределом желания; в то время как чужая боль, независимо от того, происходит ли она по вине страдальца или нет, всегда достойна сожаления и побуждает к действию.
Если, например, человек страдает из-за своего плохого поведения (например, злоупотребляет алкоголем или употребляет наркотики), то тот факт, что такое поведение является предосудительным, не отменяет сострадания к нему в его нынешнем состоянии слабости. И это, при посредничестве разума, превращается во всеобщее требование справедливости и доброжелательности (не делать зла и по возможности делать добро). Вот почему, даже если евангельский прокаженный страдал из-за какой-то своей прошлой вины (мы не думаем, что это произошло в случае с проказой, но могло, как мы видим, произойти в других ситуациях), это не мешало ему быть достойным сострадания. И это сострадание не остается праздным чувством, но движет волей и побуждает действовать в помощь страдающему. «Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его и сказал ему: хочу, очистись».
Но жест Иисуса – это не только (хотя и это тоже) иллюстрация должной реакции на страдания других людей. В иудейском менталитете, контекстуализирующем его жест (для этого мы должны прочитать первое чтение), это необычная дерзость, граничащая с осквернением норм, считающихся священными. Иисус не только сострадает, говорит и действует исцеляюще, но и «прикасается». Прежде чем вернуть его в общество, он идет ему навстречу, пересекает границу, и, прикоснувшись к нечистому, Он сам должен оскверниться. Иисус не только излечивает болезнь, но и спасает человека, возвращает в общину спасения, очищает то, что было нечистым, и заявляет, что никакая форма нечистоты (физическая, моральная или духовная) не может окончательно отделить нас от Бога, если мы способны признать это и просить об исцелении.
Удивительно, что потом Иисус, который только что так вопиюще нарушил закон, приказывает возрожденному соблюсти предписания закона, запрещая ему говорить кому-либо о полученном благе. С одной стороны, ясно, что Иисус не хочет огласки, Он не совершает эти спасительные знаки, чтобы вызвать восхищение других и обеспечить себе успех. Иисус не использует чужую боль в своих целях, не лечит, чтобы…, но лечит, потому что: потому что ему было жаль, потому что этот человек был в состоянии падения. И, во-вторых, Он потому приказал соблюсти предписания закона, что это был конкретный способ признать, что полученное благо исходит от Бога (и, следовательно, признать, что Иисус действовал силой Бога), и поблагодарить. Если перед лицом чужой боли нужно сочувствовать (и действовать), то перед лицом полученного блага закон велит проявлять благодарность.
С другой стороны, то, что делает исцеленный прокаженный, следует понимать не как непослушание (впрочем, объяснимое), а как подтверждение того, что, делая добро, не следует искать огласки (пусть твоя правая рука…), среди прочего потому, что добро говорит само за себя. Этот прокаженный, уже очищенный, сам по себе был живым свидетельством деяний Иисуса, Божьего благоволения к нему. И он провозглашает, что истинный храм Божий – это человечество Иисуса из Назарета.
Созерцая просящего и исцеленного прокаженного и Иисуса, испытывая жалость и действуя, мы должны обратить свои взоры к нашему миру и к самим себе. Потому что и сегодня существуют формы проказы (физической, моральной, духовной, социальной, политической, идеологической, расовой… Список можно продолжать бесконечно), которые вызывают страдания и маргинализацию, которые отделяют и отчуждают нас друг от друга. Кто сегодня прокаженные в нашем обществе? Кого я считаю прокаженным и к кому отношусь как к прокаженному? Во-вторых, эти ситуации подвергают испытанию наше человеческое сердце, наше сердце из плоти. Способны ли мы жалеть, сострадать или мы стали нечувствительны к страданиям других? И мы должны осознать, что, возможно, нам жаль некоторые категории прокаженных, но мы нечувствительны к страданиям других, которых по своим критериям мы объявили «нечистыми». Но сострадания, как мы уже видели, недостаточно. Оно призывает к действию (к желанию, как говорит Иисус: Я «хочу»). И это часто требует готовности «прикоснуться», «испачкать руки». Подражать Иисусу в смелости его жеста – значит пересекать границы и разрушать барьеры, преодолевать страх перед «другим». Это подражание, кроме того, означает делать добро, не ища награды или признания, но из любви к самому добру, более того, из любви к тому, кто нуждается во мне. Таким образом, совершенное добро само будет свидетельствовать о благости Бога, от которого исходит все добро.
Наконец, мы можем взглянуть на ситуацию с другой точки зрения, которая также подразумевается в тексте Евангелия: у меня самого есть свои проказы. Вот почему сегодняшнее Слово меня тоже призывает набраться смелости встать на колени перед Иисусом и умолять Его прикоснуться ко мне и исцелить меня. Мы должны делать это с верой и доверием («если хочешь» означает сказать Ему: «Я знаю, что Ты можешь»). Но мы также должны «быть на расстоянии вытянутой руки», приближаться к Нему, там, где Его можно найти: Его Слово, Евхаристия, таинство Примирения, чтобы Он мог коснуться нас. И чтобы, подобно прокаженному, чувствуя, что Он очистил нас, мы могли жить с благодарным сердцем, которое уже само по себе провозглашает и рассказывает о том, что Он сделал с нами.
Проказа – страшная болезнь. Хотя сегодня известно, как ее предотвратить, и в случае заражения вылечить, ее разрушительное действие на организм не может не вызывать ужаса даже в наши дни, и уж тем более в те времена, когда против нее не было эффективных средств. Предписания книги Левит указывают на то, что в те времена под термином проказа, видимо, понимался широкий спектр кожных заболеваний и инфекций. Поэтому можно подумать, что помимо ужасной проказы, пожирающей плоть больного, имеются ввиду и другие, более легкие и временные состояния, которые можно было вылечить и тогда. В любом случае, здравый смысл предписывал изолировать больного от социальной группы; и эта маргинализация, кроме того, затрагивала и религиозное измерение: больной объявлялся нечистым; социальная изоляция сопровождалась своего рода отлучением от общины спасения, поскольку в древнем мышлении несчастье было связано с некоей виной, даже если это не было очевидно, и в том числе для совести предполагаемого виновного.