В резком контрасте с другими притчами, которые отличаются чрезвычайной простотой, здесь Иисус, кажется, применил всё своё воображение и нарисовал великолепную и торжественную картину. Сама идея Страшного суда вызывает потрясающие чувства, заставляет нас воображать ужасные сценарии. Достаточно вспомнить о силе и драматизме, выраженных в знаменитом Страшном суде Микеланджело в Сикстинской капелле. Именно поэтому есть те, кто считает, что Страшный cуд предназначен для того, чтобы напугать людей такими представлениями, которые сильно контрастируют с их (нашими) повседневными заботами, гораздо более скромными. Эти привычные и неизбежные заботы очень хорошо подытожил философ Эпикур в том, что он назвал «криком плоти»: «не быть голодным, не быть жаждущим, не быть замерзшим», или, если хотите, на более современном языке, «разумное благополучие».
Соответствует ли на самом деле Божий суд этим грандиозным, ужасным и далеким от повседневной жизни идеям?
В действительности, суд Божий «окончателен» не потому, что он находится в хронологическом конце истории (будь то всеобщая история, будь то маленькая история, которая является биографией каждого из нас), а потому, что он имеет дело с последними, окончательными, но реальными,даже если не всегда в полностью осознанными, измерениями, присутствующими в повседневной жизни.
Но если все это так, то мы могли бы спросить, к чему эта грандиозная притча о Страшном суде? Помимо масштабности сцены (необходимой, однако, из-за серьезности изображенного на ней), давайте сосредоточимся на ее содержании, на том, что Иисус хочет нам сказать. Первое, что Он говорит нам, это то, что Страшный суд – это процесс, который происходит каждый день (также на досудебной стадии): это не то, что происходит в далеком и туманном эсхатологическом будущем, но то, что вот именно в той повседневности, о которой мы говорили в начале. Во-вторых, нам говорят, что если Божий Суд – это прощение и милосердие, и этот приговор уже был вынесен раз и навсегда в смерти и воскресении Иисуса Христа, то теперь именно мы судим самих себя: в той мере, в какой мы принимаем способность Бога сострадать (=страдать вместе с) с нами, и как проецируем ее на других, именно на тех, кто страдает (а кто так или иначе не страдает?). То есть этот «крик плоти», о котором говорил Эпикур, – это содержание суда, который продолжается каждый день и в котором мы судим самих себя. Но если тот крик спонтанно вырывается из плоти каждого, кто говорит о себе, то здесь мы говорим о том, чтобы отвечать на крик тех, кто испытывает голод и жажду, или обнажен, или одинок, или болен…
Мы должны начать с того, что Божий суд, как и всякий суд, является распознанием и, следовательно, процессом. В нем, на «досудебном этапе» сбора следов и доказательств, Бог вышел на поиски человека, подобно тому, как пастух идет на поиски своего рассеянного стада, как это описывает выразительно и красиво пророк Иезекииль в первом чтении. Бог идет на поиски «потерянного». Эта потеря (самого себя) уже является настоящим приговором: человек обрекает себя на смерть, когда удаляется от источника жизни, от Того, Кто ее подарил. И независимо от того, является ли это приговором, который человек выносит самому себе (или тот, который люди выносят друг другу, прямо или косвенно, с помощью насилия и ненависти или с помощью безразличия и эгоистичной забывчивости), Бог уже вынес окончательный приговор (настоящий страшный суд) без возможности обжалования: его приговором было милосердие и прощение. И поскольку другой приговор, смертный, уже вынесен судом (или его отсутствием) человеческому существу (Адаму), и все мы страдаем от него в том или ином смысле, и, конечно, одни гораздо больше, чем другие, то оказывается, что Бог уже взял его на Себя и пострадал от него в Иисусе Христе. И так, победив смерть изнутри, он открыл всем двери прощения и жизни, воскресения. Этот Божий суд – то, что первое послание Павла к Коринфянам передает нам сегодня с такой лаконичностью и силой.
Слушать и отвечать. Мы знаем, каково это – испытывать эти нужды, потому что все мы сделаны из одного теста, у всех нас есть плоть; таким образом, мы можем понимать страдания других людей и участвовать в них, во-первых, не вызывая их (избегая быть причиной голода, жажды или чьих-либо страданий), а во-вторых, пытаясь исправить их в меру наших возможностей. Никто не может сказать, что эти проблемы его не касаются, что он не имеет к ним никакого отношения. Если мы не имеем отношения к страданиям наших ближних, то с кем мы имеем отношения? Если мы таким образом отказываемся от других, не выносим ли мы приговор против них, оставляя их в нужде, и против самих себя, отвергая сострадание и милость, которые предлагает нам Бог? Суд – это проницательность, и то, что отделяет или отличает людей друг от друга, – это, прежде всего, не пол, не раса, национальность, экономический или образовательный уровень и даже не религиозное вероисповедание, а способность сострадать, которую человек привносит в повседневность и в ее самые элементарные заботы, то, что является окончательным, не преходящим и не смертным в человеческой жизни.
Неожиданность суда на жизнь и на осуждение («когда, Господи, мы не пришли к Тебе?») помогает нам понять, что в нашей жизни, даже когда мы не осознаем этого в полной мере, постоянно присутствует Сам Бог: лицо Христа – это лицо наших ближних, и особенно тех, кто по каким-то причинам страдает. Действительно, первое и главное таинство Божье на земле, самая универсальная и прямая форма Его реального присутствия – это человек, каждый конкретный человек, особенно в его страданиях. Это «не знаю» (что они посещали Христа или пренебрегали Им), имеет очень конкретный смысл, который важен даже для тех, кто «знает», для верующих, которые должны увидеть в других, особенно в бедных, лик Христа.
И дело в том, что, сочувствуя, помогая, навещая, утешая… мы делаем это не для того, чтобы «спасти» себя; как будто спасение можно «купить» на основании совершенных добрых дел; как будто это религиозный способ «попасть на небеса». Когда мы проявляем милосердие (которое включает в себя справедливость и является его высшей формой) к нуждам других людей, мы делаем это «потому что» спасение уже так или иначе действует на нас; и доказательством этого является наша способность вырваться из эгоистического круга наших нужд и открыться нуждам других. То есть мы делаем это из любви к ним просто потому, что они в этом нуждаются. Но разве любовь не есть присутствие абсолютного, окончательного и предельного, самого Бога в нашем преходящем и изменчивом мире? Да. Таков Божий суд, и в этом должно заключаться содержание Страшного суда, как сказал святой Иоанн Креста: ««На закате жизни нас исследуют на любовь». Или, как еще более лаконично говорит Святой Павел: «любовь никогда не перестает» (1 Кор 13, 8).
В резком контрасте с другими притчами, которые отличаются чрезвычайной простотой, здесь Иисус, кажется, применил всё своё воображение и нарисовал великолепную и торжественную картину. Сама идея Страшного суда вызывает потрясающие чувства, заставляет нас воображать ужасные сценарии. Достаточно вспомнить о силе и драматизме, выраженных в знаменитом Страшном суде Микеланджело в Сикстинской капелле. Именно поэтому есть те, кто считает, что Страшный cуд предназначен для того, чтобы напугать людей такими представлениями, которые сильно контрастируют с их (нашими) повседневными заботами, гораздо более скромными. Эти привычные и неизбежные заботы очень хорошо подытожил философ Эпикур в том, что он назвал «криком плоти»: «не быть голодным, не быть жаждущим, не быть замерзшим», или, если хотите, на более современном языке, «разумное благополучие».