«Вифания была недалеко от Иерусалима, стадиях в пятнадцати», – говорится в длинной версии этого Евангелия. То есть на пути Поста «вот стоят ноги наши во вратах твоих, Иерусалим» (Пс 121:2-3). И все это говорит нам о тайне смерти и жизни, которую мы собираемся созерцать. Вот почему после очищения пустыней и водой (первое и третье воскресенья Великого поста) и просветления (второе и четвертое воскресенья) нам предлагается встретиться лицом к лицу со смертью. Необходимо встретиться с ней лицом к лицу, потому что бесполезно пытаться спрятаться. Потому также, и особенно, религиозный опыт должен смотреть на эту реальность и пытаться найти ответ. В смерти мы особенно остро ощущаем удаленность Бога, Его молчание и, возможно, создается впечатление Его безразличия к нашей судьбе.
Наверное, это то, что передает странное начало Евангелия, которое предлагается нам в это воскресенье. Просьба о помощи, мольба, позвавшая тревожно и срочно, и, как кажется, не получившая ответа. Действительно, у нас часто возникает ощущение, что Бог нас не слышит, что Он остается равнодушным к нашим мольбам, что в ответ на все мы получаем упорное молчание. Боже, Иисус, он не спешит, он, кажется, не беспокоится о том, что опоздает.
Наше чувство оставленности и отсутствие ответов во многих случаях вызывает у нас искушение или даже действительно упрек в адрес Бога: «Если бы ты был здесь…». Это упрек, который может быть облечен во многие другие формы: почему Бог потворствует злу? Что Он делает против несправедливости? И можно продолжить, и так далее. Бенедикт XVI справедливо говорит в своей энциклике «Spe salvi» (п.42), что атеизм XIX и XX веков по своим корням и цели является морализмом, протестом против несправедливости мира и всемирной истории.
И, в принципе, ответ, который Иисус дает Марфе («воскреснет твой брат» в последний день), не очень удовлетворителен. Сама Марфа признает это, но при этом, кажется, говорит Иисусу, что да, все в порядке, но что она просила его о чем-то другом, более непосредственном. Религиозный ответ, который устраняет проблему «загробной жизнью», также является предметом спора со стороны критики религии.
Итак, здесь мы стоим лицом к лицу со смертью. Мы уже знаем, что смерть – это нечто естественное, но, тем не менее, что-то поднимается в нас как протест против нее. Сегодняшний текст, кажется, хочет, чтобы мы внимательно посмотрели на смерть, чтобы от нас не скрывалось ее уродливое лицо, ее неприятный запах, прежде чем мы дадим ответ.
Что касается естественного характера смерти, то очень показательно то, что опять же Папа Ратцингер говорит в той же энциклике (пп. 10 и 11): в смерти есть освобождающий элемент, потому что, если подумать, «вечная жизнь» в условиях жизни на земле абсолютно не желательна; так что несомненно, что устранение [биологической] смерти и «даже продление жизни на более или менее неопределенный срок поставило бы землю и человечество в невозможные условия и никому не принесло бы пользы. Очевидно, что в нашем положении есть противоречие, указывающее на внутреннюю противоречивость самого нашего существования. С одной стороны, мы не желаем умирать; прежде всего те, кто любит нас, не хотят, чтобы мы умерли. Но, с другой стороны, мы также не желаем бесконечной жизни, да и земля сотворена не для того. Итак, чего же мы хотим на самом деле? Этот парадокс нашего собственного отношения влечет за собой более глубокий вопрос: что такое в действительности “жизнь?” И что на самом деле означает “вечность”?» (Spes salvi 11).
Когда мы вдумчиво размышляем о нашей воле к жизни и о нашем противодействии смерти, мы понимаем, что вечная жизнь означает жизнь в полноте. Именно в этом смысле мы должны понимать смерть как отрицание добра и истины, справедливости и любви. Именно в этом смысле смерть подобна синтезу всех зол.
Соединяя естественное чувство смерти с нравственным чувством, мы можем понять, что, с одной стороны, Бог не сразу откликается на нашу просьбу: смерть – это необходимый переход. Но, с другой стороны, именно в Иисусе Христе Он дал нам окончательный и неожиданный ответ. Какой?
Вернемся на время к сцене воскрешения Лазаря. На самом деле речь идет не о воскресении в строгом смысле этого слова, а о «возвращении к жизни», об «оживлении», поскольку ясно, что Лазарь снова умрет. Говоря об этой болезненной ситуации (умер друг, брат, любимый человек), Иисус не избавляет нас от уродливости и тяжести смерти, ее неприятного запаха. Иисус переживает человеческими чувствами, участвует в скорби, чувствует душевную боль, которую мы все чувствуем, скорбит о друге. И Он приглашает нас взглянуть реалистично, открыть гробницу. Когда Он властным голосом приказывает смерти отпустить свою добычу, как мы должны понимать этот жест?
С одной стороны, Иисус предваряет своего собственного воскресения. Перед лицом своей смерти, которая уже близка, он показывает нам, что, даже уступая ей, Он имеет над ней власть. Иисус не избежал смерти Лазаря, как не избежал своей собственной. И таким образом Он дает нам гораздо более радикальный и окончательный ответ, чем просто откладывать на некоторое время смерть друга (ребенка, невинной жертвы, любимого человека и т.д.). Иисус, умирая, принял человеческую смерть, Он стал присутствовать в ней и, таким образом, Он сделал смерть местом встречи с Богом.
Великий пост берет свое начало в непосредственной подготовке оглашенных к Крещению. Отсюда призыв к обращению, размышлению, обрядам очищения и просветления. Но крещение – это погружение в смерть Христа, чтобы возродиться к новой жизни. Следовательно, непосредственно перед празднованием Страстей, Смерти и Воскресения Христовых (в Пасхальное бдение состоится крещение оглашенных) литургия и Слово ставят нас лицом к лицу с этой реальностью. Через Смерть и Воскресение Христа смерть стала истинным крещением, которое открывает и дает нам возможность возрождения к полноценной жизни. Но если оживление Лазаря предвосхищает воскресение Христа, но не мешает ему участвовать в биологической смерти, это означает, что Лазарь, который здесь является образом крещеного, возрожденного водой и огнем, уже участвует в этой жизни и в этих смертных условиях жизни воскресшего. То есть здесь нам говорится, что, хотя и с ограничениями, вечная жизнь уже началась. И это именно так потому, что Вифания (место, где мы живем и умираем) находится недалеко от Иерусалима: «новый, сходящий от Бога с неба, скиния Бога с человеками и (в котором) и смерти не будет уже; ни плача…» (Откр 21, 2-4). И они находятся на небольшом расстоянии друг от друга, потому что Иисус, сошедший с небес и поселившийся среди нас, прошел путь, который их соединяет.
